и нарядиться, и все это лестно; а то ведь под шестьдесят, миленький, под
шестьдесят! Право! Модное-то
ваше да нынешнее, я говорю ему, каждый день меняется, а русской-то наш обычай
испокон веку живет!
Старики-то не глупей нас были. Да разве с ним сговоришь, при его же,
голубчик, крутом-то характере.
Митя. Что говорить! Строгий человек-с.
Пелагея Егоровна. Любочка теперь в настоящей поре, надобно ее пристроить, а
он одно ладит: нет ей
ровни... нет да нет!.. Ан вот есть!.. А у него все нет... А каково же это
материнскому-то сердцу!
Митя. Может быть, Гордей Карпыч хотят в Москве выдать Любовь Гордеевну.
Пелагея Егоровна. Кто его знает, что у него на уме. Смотрит зверем, ни
словечка не скажет, точно я и не
мать... да, право... ничего я ему сказать не смею; разве с кем поговоришь с
посторонним про свое горе,
поплачешь, душу отведешь, только и всего. (Встает.) Заходи, Митенька.
Митя. Приду-с.
Гуслин входит.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Те же и Гуслин.
Пелагея Егоровна. Вот и еще молодец! Приходи, Яшенька ужо к нам наверх с
девушками песни попеть, ты
ведь мастер, да гитару захвати.
Гуслин. Хорошо-с, это нам не в труд, а еще, можно сказать, в удовольствие-с.
Пелагея Егоровна. Ну, прощайте. Пойти соснуть полчасика.
Гуслин и Митя. Прощайте-с.
Пелагея Егоровна уходит; Митя садится к столу пригорюнившись;
Гуслин садится на кровать и берет гитару.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Митя и Яша Гуслин.
Гуслин. Что народу было на катанье!.. И ваши были. Что ж ты не был?
Митя. Да что, Яша, обуяла меня тоска-кручина.
Гуслин. Что за тоска? Об чем тебе тужить-то?
Митя. Как же не тужить-то? Вдруг в голову взойдут такие мысли: что я такое за
человек на свете есть?
Теперь родительница у меня в старости и бедности находится, ее должен
содержать, а чем? Жалованье
маленькое, от Гордея Карпыча все обида да брань, да все бедностью попрекает,
точно я виноват... а
жалованья не прибавляет. Поискал бы |
